Нижний Новгород в дневниках институтки

ГОРОДСКИЕ СЮЖЕТЫ
АВТОР: Инна Москальчук

ПО МОТИВАМ ДНЕВНИКА НИЖЕГОРОДКИ, УЧЕНИЦЫ МАРИИНСКОГО ИНСТИТУТА БЛАГОРОДНЫХ ДЕВИЦ АННЫ-ВИЛЬГЕЛЬМИНЫ АЛЛЕНДОРФ, КОТОРЫЙ ОНА ВЕЛА С 1900 ПО 1918 ГОД.

Нижегородка Анна-Вильгельмина Аллендорф на фото слева.
Вы не найдете ее имени в Википедии. Она не совершила в своей жизни гениальных открытий, не прославилась выдающимися поступками, она просто жила, фиксируя каждый свой день. Это история жизни девочки-институтки, позже – молодой девушки, женщины. Двадцать лет изо дня в день нижегородка Анна-Вильгельмина Аллендорф делала записи в своих дневниках-тетрадках. Чтобы перечитать их, мне понадобилось несколько дней. Чтобы рассказать вам о судьбе города, ее личных радостях и печалях, я попыталась уместить все в одну ночь.

Ночь, когда она, со стопкой тетрадей на коленях, вспоминает свою жизнь в Нижнем Новгороде до самого рассвета.

Сколько же всего тут случилось: танцы, балы, прогулки по главной улице города – Большой Покровской, выезды на дачу, семейные праздники, учеба в Мариинском институте благородных девиц, первые влюбленности и надежды. Этот Нижний совершенно непривычен, город другой эпохи.

Я выбрала из ее записей отрывки, которые знакомят нас с жизнью города начала двадцатого века, рассказывают о быте, чувствах, эмоциях тех, кто тут жил до нас, любил этот город, с болью и горестью вынужден был с ним расстаться. Все записи собраны в хронологическом порядке, я постаралась максимально точно передать настроение, характер, мысли, позволила себе незначительную литературную доработку, чтоб придать сотням дневниковых страничек вид цельного теста, своеобразной повести о жизни одного маленького человека.

Жизнь Анны оказалась слишком короткой, а история поучительной и важной.


Куцый столик у пыльного окна. На улицу смотреть не хочется который день. Что я там увижу? Ничего. Чужой город, чужие лица, чужие радости и печали. Мне сейчас с головой хватает своих. Когда-то в своем дневнике я каждый день давала отчет о погоде. Писала: вот лед тронулся, в саду распустились первые цветы, трава на откосе молодая, зеленая и шелковистая.

А тут все по-другому. Солнце не радует, первый снег оставляет меня равнодушной. Ведь в памяти другой город, мой родной, в памяти наша старая квартирка в доме с видом на фотографическую мастерскую.

В памяти один такой день…



Я проснулась в 5 часов утра, окно у нас было открыто и мне ужасно захотелось посидеть у него. Мама, которая тоже проснулась, позволила мне посидеть в одной рубашке у окна! Ах, как было хорошо! Прямо я никогда этого не испытывала. Было ещё совсем не жарко, солнце ещё не взошло, и лёгкий ветерок так приятно освежал меня. Лёгкие розовые и белые облачка неслись по небу. Вдруг, взошло солнце и осветило деревья. Это было так красиво!


И вот я снова сижу у окна. Но это другое окно. Мне горько от этого. Пишу странное и пустое письмо, хочется превратить его в страшный сон, от которого у меня получится проснуться. На последней страничке клякса от слезы, я не успела ее смахнуть.

25-го января в 10 часов утра скончалась наша дорогая мамочка, и я всё ещё не могу опомниться от этого удара. Я всё время была одна около мамы, т. к. Лена (сестра) тоже очень больна и совершенно лежит: третий месяц у неё температура доходит по вечерам до 40 градусов, и при том её мучает страшный кашель. Конечно, это всё последствия настоящей тяжёлой жизни.


Одев маму, я оставила её одну и поспешила к Лене, чтобы самой сообщить её о случившемся несчастье. Это было очень тяжело, и мы обе долго не могли успокоиться. До понедельника мама лежала здесь у нас, и мы почти всё время сидели около неё. Мама совсем не переменилась, и выражение у неё было необыкновенно хорошее и спокойное, так что я прямо насмотреться на неё не могла. Похоронили мы маму на монастырском кладбище, где ей всегда очень нравилось, и нам очень приятно, что она так близко от нас: куда бы я теперь не шла, я обязательно захожу к маме на могилу.


Не знаю, как и сообщить о том ужасном несчастье, которое снова обрушилось на нас. 13 марта по старому стилю в 9 ч. утра скончалась после продолжительной и очень мучительной болезни Лена. Жажда жизни была в ней непомерно велика и лучшей темы для разговора были мечты о том, как устроится наша жизнь, когда она совсем поправится.


Пишу и горько плачу и скажу, что мне легче, когда я могу плакать, а то в душе у меня какой-то холод, какая-то пустота, и мне так тяжело, так тяжело.

Пока что-то больше не пишется. Через некоторое время напишу опять и тогда подробно расскажу о своей жизни, а теперь не могу.



Крепко целую тебя, Лиду, детей.

Не забывай меня.

Твоя Анна.

На сером конверте вывожу привычный завиток буквы «Н». Мой родной Нижний, из которого пришлось бежать с мамой, сестрой и ее детками в чужой для меня город Нежин на северо-востоке Украины. На полке у стола стопка пухлых тетрадей. Мой вечный спутник, мой неизменный собеседник, мой брат, мой друг, мой дневник. Двадцать лет изо дня в день я записываю в него свои радости, горести и печали, двадцать лет делюсь самым сокровенным. Вот и первая тетрадка. Почерк такой смешной.


Как же я старалась выводить буквы, чтоб получалось чисто и прилежно, как у мамы.

Семья Аллендорф, Ана в детстве

Мой родной Мариинский институт. Белоснежные стены, окна дугой, гулкий звон каблучков институток в пустых коридорах. Ажурная лестница у входа, каждый завиток которой я помню на ощупь.


"Вот весенняя запись. Рука 13-летней девочки выводит слова:


Весна! Весна! Жаворонки прилетели: ах, как хорошо. Я пошла пешком в институт и просто наслаждалась, такая чудная погода!"

Анна обвела свою руку на одной из страниц дневника

Помню, как мы с девочками каждый раз старались вернуться домой по малознакомым улицам. Велика была в нас жажда первооткрывателей. Хохотали, играли в догонялки, отбирали друг у друга платочки, задирали головы, рассматривая завитки и лепнину, находили красивые садики и заглядывали сквозь решетку забора, принюхиваясь к аромату цветов.


В июне в Нижний приходила настоящая жара. Начинали цвести липы. Я очень любила по откосу пройтись к Мининскому садику, а потом сразу домой. На самом откосе мы с сестрой Леной часто садились под деревьями и читали, разговаривали, мечтали о будущем.

 Так радовались, когда нас, детей, взрослые брали с собой на ярмарку. Ехали мы на электричке, первый раз по Полевой улице. Мне было очень весело, особенно хорошо было ехать через мост. Ока, залитая солнечным светом, это движение и по реке, и по мосту, всё это на меня подействовало крайне весело.


На ярмарке было очень интересно ходить. В главном доме играла музыка. Потом дядя угостил нас сливочным мороженым и ягодным квасом. Мы ещё походили немного по главному дому, по Бразильскому Пассажу и часов в 10 вернулись домой. Мне было жалко, что не купили пряников.

А как же чудно было, когда нас с семьей зазвали в сад к Бурмистрову. Как там хорошо! Вот бы там жить. Тенистый сад с разными гротами, беседками, вот там, наверное, никогда не бывает жарко. Одна беседка с видом на Волгу и там должно быть особенно хорошо в разлив. Кроме сада мы осмотрели ещё оранжереи и были поражены чудными цветами. Особенно меня удивили азалии, таких больших я ещё нигде не видала.

А потом в город приходил август. Начинались молебни. В реальном институте и мужской гимназии. Всюду попадаются ученики группами и по одиночке, спешащие в свое учебное заведение. Глядя на них, мне тоже ужасно хотелось скорей начать учиться, так интересно, молебен и первые дни. Ну, а потом надоест, конечно.


В нашем Мариинском обедня начиналась утром, а мы добирались уже ближе к одиннадцати. Приходилось стоять у порога, потом со всеми подходить к кресту. Главная зала украшена зеленью и цветами. Нас институток ставили в первый ряд. Было пение, стихи, потом награды. Девочкам вручали книги.


Вот запись про первый день учебы. На немецком писали диктовку «Орлеанской девы», после должен быть русский, потом танцы, потом география, а уже потом Закон Божий.


Тогда нам задали сочинение «Детство». Как же я страдала, не зная о чем писать. А сейчас бы настрочила огромную тетрадь воспоминаний, но кому от них будет прок. Урывки в памяти сплетаются в целые истории. Отчего-то плохое совсем не помнится, а только светлое и хорошее.


Самое простое и незначительное так сильно врезалось в память, что спустя столько лет стоит там ярким образом. Протяни руку и вот она я, худенькая, несмелая, с тонкими косами и тихой улыбкой любуюсь огнями Покровской церкви. Сегодня тут жгут римские свечи и это очень красиво.


Почти каждую неделю мы ходим в театр. Помню, как я мечтала увидеть постановку «Лес». После обеда пошли за билетами, но касса заперта. На следующее утро опять пошли. Народу масса и мы довольно долго ждали и стояли в хвосте. Достали ложу бельэтаж №12, почти что средняя. Пошли в театр, он был битком набит и все учащиеся.

Как же я тогда хотела быть хорошей милой девочкой, хотела всем нравиться. Хотела, чтоб обо мне думали хорошо, хотела приносить пользу. Но в институте меня не любили. Или мне казалось, что не любили. А так хотелось, чтоб сказали: вот она честная, благородная, не то что другие. Но так никто не говорил. Хотелось получать хорошие отметки. И я очень старалась. Учила уроки, вызывалась отвечать и очень грустила, когда не знала предмет.

Записала разговор с подругой. Лёля Шамонина как-то спросила:

— Твой брат знал гимназистку, которая прошлой весной отравилась?

— Знал.

— А из-за чего она отравилась?

— Кажется, из-за четвертной отметки.

— А!

Ох, как же мы боялись учиться плохо, расстроить родителей. Господи! До чего глуп мой дневник, ведь нет ни моих чувств, ни мыслей. Я, следовательно, ещё очень не развита, никогда ничего не пишу про прочитанные книги, так голые факты и больше… ничего.


Вечером мы заходили к Ермоловым, и по дороге туда я раздумалась о смерти, ведь, если умирает хороший человек и оставшиеся рядом плачут, то, по-моему, они единственно себя оплакивают, а никак не умершего, ведь ему будет гораздо лучше. Ах, если бы быть хорошей, тогда бы и смерти нечего было бояться!


Уже совсем ночь. Тусклый свет режет глаза, но так хочется читать и не останавливаться. Мир детских грез моя нынешняя отрада и успокоение. Вот еще запись.


Аллендорф Александр Александрович
28 октября 1901 г. Воскресенье.

Зима! Снег валит хлопьями, и большинство уже едет на санях.

Я помню, как мы впервые ехали на тройке. Как звенели бубенцы, а снег фыркал и белоснежным конфетти разлетался из-под полозьев. Я наклонялась и украдкой чиркала по снежному насту варежкой, потом подносила ее к лицу и вдыхала холодный, чуть влажный шерстяной аромат.

Рождество было моей любимой порой. В классе ставили елочку, и сразу все начинало пахнуть праздником. Учиться не хотелось совершенно.

Помню, как мы удрали от танцев и сидели наверху, потом были на чердаке, что, конечно, запрещено, причём я оказалась самой смелой. Нашли себе новое убежище в институте: комнатка, где занимаются фотографией, собственно, часть физического кабинета, отделённая шкафами. Если кто есть в физическом, то все разговоры, до единого слова, слышны. Там очень хорошо, так тихо, спокойно.

Как же я любила я эти последние дни перед праздником: все эти приготовления, всю эту таинственность, а главное — радость детей. Днём мы золотили орехи в теперешней нашей столовой, а в 7 часов отправились на Покровку. Погода очень приятная: всего -2 и почти что совсем не ветрено. Были мы в «Кустаре» и накупили разных разностей для детской ёлки. Нюська была в восторге от всех игрушек, и мама купила ей и Васютке по маленькой игрушечной ёлочке.


Рассматривали мы с ней там ещё книжки, и ей страшно понравилась книга «Медведь и пряничный домик», и она выразила желание, что бы ей подарили эту книгу на Рождество. Каково же было её удовольствие, когда мама купила ей эту книгу и тут же ей отдала!! Она страшно была обрадована, а, ложась спать, положила книгу под свою подушку, никак не могла с ней расстаться. На улице всюду страшное движение: все торопятся и делают последние предрождественские покупки. Мы с мамой пошли ещё в цветочный магазин, и мама купила мне чудную розу и две гвоздики: я была страшно рада. Ужасно люблю я цветочные магазины: так приятно видеть массу цветов.

До завтрака украшали ёлку, затем устроили под ёлкой столики для детей, а потом разложили подарки и для взрослых, и закрыли их бумагой, чтобы никто не мог видеть своих вещей. На этот раз мы как-то скоро покончили со всеми приготовлениями: никто не суетился, не торопился, а, главное, не сердился.


После обеда отправились в церковь и там, как и обыкновенно в этот день, было замечательно хорошо. Скоро после нашего прихода из церкви можно было начинать зажигать ёлку.


Я уселась с детьми на лестнице, и вот, наконец, двери растворились, и перед нами во всей красе предстала зажжённая ёлка. Ах, как я люблю этот момент! Какой праздничный вид имеет вся комната с зажжённой ёлкой и со столиками, на которых разложены подарки. Дети сначала как будто бы стеснялись, но потом разошлись и были в страшном восторге.


Я в нынешнем году как-то особенно осталась довольна своими подарками: мама мне подарила чудную книгу, горшочек с ландышами и красивый ножичек для разрезания книг.


Каждый год я писала в своем дневничке отчет о прожитом, о том, что удалось понять, почувствовать. Смешная, наивная, юная. Разве знала тогда, что меня ждет. Не знала и не загадывала. Жила каждым днем, наслаждалась жизнью в любимом уютном родном городе.


Помню как закончила учебу в Мариинском институте и сама начала преподавать. Спешила узкими улочками со стопкой тетрадок под мышкой, а на встречу бежали уже мои ученики. За ними вслед бежало мое детство.


Так страстно мне хотелось тогда любви, а никто ее не давал. Чем я жила? Моим детским увлечением учителем истории. Потом были еще влюбленности. Но я так боялась показать свои чувства, открыться. За то и поплатилась. Поплатилась вечным одиночеством, которое преследовало меня с детства, а сейчас стало настолько ощутимым и ясным, что тошно жить, больно смотреть на мир, но приходится.

И тогда и сейчас мне так хотелось забыться. Я рисовала, играла на мандолине. Заучивала ноты. На Покровке тогда был замечательный нотный магазин. Мы ходили туда с сестрой Леной. Как-то забрели и купили сразу мазурку, вальс и польку.


И сам владелец магазина оказался очень любезный и поиграл нам на рояле произведения, которые мы хотели взять. Прямо из магазина мы отправились тогда в театр, чтоб взять билеты на пьесу «Сон на Волге». Ах, что это были за времена!


После зимы с не меньшим упоением все ждали Пасху. На улицах было обычное предпраздничное оживление.



Все идут нагруженные покупками, главным образом пасхами, куличами и цветами. Вечером мы нагревали на столе, а потом не ложились спать до заутрени. Из столовой был хорошо виден иллюминированный собор и ещё некоторые другие церкви. Очень любила я эту минуту, когда в 12 часов вдруг ударят в церквах, и всегда жду её с большим волнением.


А сколько нового и необычного тогда случалось. На мой день рождения 30 июня мама подарила мне симфонион. Это такая музыкальная шкатулка, в которую вставляешь диск из металла и раздается божественное звучание музыки. Помню, как в один присест прослушала все пьесы и была очень довольна.

Вторым по значимости чудом тогда для нас стал Художественный Электрический театр (синематограф). Как же он был хорош: прекрасное фойе с красиво сделанным гротом, внутри которого находился аквариум. Представление продолжалось очень долго и мы смогли вернуться домой только к семи вечера.

Как же поживает там наша старая квартирка с видом на Карелинскую фотографию и школу Даниловой? Подъезд со сводчатым потолком и широкой лестницей, в котором так гулко звучало эхо. Маленькое окно над входной дверью, в которое я так любила высматривать первую зелень весной. Ту квартиру я до сих пор зову институтской. Ее близость к Покровке так тогда меня радовала. По правую руку театр, по левую Черный пруд. Летом чудесный парк с озером, а зимой самый любимый каток.


Очень мне нравится ходить из этой квартиры в прогимназию. Выйдешь из дому, и сейчас же встречаешь целую толпу институтцев, да и дальше по Осыпной постоянно встречаются учащиеся. Все торопятся, все спешат, и как-то приятно чувствовать себя заодно со всей этой массой, так как и сама торопишься приняться за дело.

Еще в 1916 году на Черном пруду устраивали каток, сдаваемый городом в аренду частному лицу. На катке имелось электрическое освещение, играла музыка, а в раздевалке можно было взять на прокат коньки и попить чаю. Перед самой революцией на катке установили большой экран, на котором для всех желающих бесплатно демонстрировались фильмы.

И тогда и сейчас так мне хотелось устроить свою жизнь, но ничего из этого не получалось. Последние мои воспоминания о Нижнем сумбурные и скомканные. Казалось бы те же гулянья, те же посиделки на Волжском откосе, но на душе будто гнет будущих не хороших перемен и странного предчувствия.

Но что я тогда могла знать. Кто мне мог подсказать. Разве что красавица Волга, залитая лучами заходящего солнца и букетик ландышей, моих самых любимых цветов. Тогда я полюбила гулять в одиночестве. Размышлять о жизни, несмело загадывая на будущее. Пусть оно будет таким же прекрасным и свободным как виды Нижнего. Не один город не сможет с ним сравниться в этой красоте.


Тетрадка закончилась. И перерыв. Нет записей. И вот новая, с большой кляксой на обложке. Первая запись без даты. Как же я тогда волновалась и мучилась. Страх одолевал меня. Я стала во главе гимназии. Это был для меня такой вызов и такой урок жизни. За своё ли дело я взялась, сумею ли принести пользу вверенным мне детям и научить их чему-нибудь хорошему.


Нет больше тетрадей. Есть, вот нашлась последняя. 1918 год на обложке. Мы уже не в Нижнем. Читать? Горько на душе. Но тогда жива еще была мама и была надежда, что все образуется. Что сестра Лена поправится. Все как прежде будет хорошо и ладно.

В каждом закутке Нежина я ищу знакомые сердцу просторы. Угадываю очертания, додумываю их, дорисовываю. Вот родные шлют из Нижнего посылку. В ней мамин портрет и два старых вида Волги, снятых еще с Карповской дачи. Все сокровища, что у меня остались.

Нынешняя погода как нельзя больше, подходит к моему настроению, на душе у меня также безрадостно и тоскливо, как и в природе. Шла сегодня по улице и думала: «Неужели есть тут же на улице со мной, счастливые люди, которые чему-нибудь радуются и у которых светло и хорошо на душе?».


Дальше записи урывками:

В Нежине объявили военное положение и жителям запрещено выходить после восьми часов вечера.

Занималась латинским. Удивляюсь я всё-таки на себя: если бы мне кто-нибудь заранее нарисовал ту ужасно грустную картину нашей семейной жизни в настоящее время, я бы, наверное, подумала, что при таких обстоятельствах я не буду в состоянии уже ничем интересоваться, и ничем заниматься, а между тем этого нет: несмотря на ту ужасную тяжесть, которая большей частью камнем лежит у меня на душе, я всё-таки могу отвлекаться


Тревожный день! Ещё утром Поля принесла известие, что на улицах расставлены пулемёты, и что публике запрещено выходить.


На улицах пустота, издали, то и дело, долетают звуки стрельбы, и настроение создаётся какое-то жуткое.

Весной ко мне пришла новая влюбленность. Опять безответная. Как смешно об этом думать в мои 33 года. Но грустить и горевать нет никакой возможности. С утра выискиваем дешевый черный хлеб. Я очень стараюсь отвлечься и бегаю в сад любоваться цветущими деревьями. Вспоминаю прошлогоднюю Пасху. Почему я тогда этого так не ценила.


Записи заканчиваются. Жирная точка. За ней два десятка лет моей жизни. От юной гимназистки до нынешней меня, растерянной и удрученной. Одинокой. С четырьмя племянниками на руках. С неудавшейся любовью. Что мне делать, как жить, у кого спросить совета.




Лучи рассветного солнца пыльными щупальцами пробираются в холодную комнату. Стопка дневников на коленях. Тяжелый груз мыслей и переживаний.


А ведь когда-то в январе, как сейчас помню, мы всей компанией завалились к хиромантке. Было так весело, хохотали и дурили. И тогда она предсказала мне много счастья и долгую жизнь.


Что ждет меня длительное путешествие и очень сильное увлечение, ждут препятствия, после которых я обрету покой и любовь. Ничего из предсказанного не сбылось.


Или еще сбудется? Может, все-таки верить?


Эпилог

Как сложилась дальнейшая судьба Анны доподлинно не известно. Разные источники говорят о том, что умерла она рано, в возрасте чуть старше сорока лет, так и не побывав замужем. Возможно, и не встретив той великой любви, о которой мечтала. В Нежине Анна осталась одна с четырьмя малолетними племянниками на руках . Последние записи в дневнике – письма брату о смерти матери и сестры.

Историческая справка:

Анна-Вельгельмина Аллендорф дочь статского советника из Нижнего Новгорода Александра Александровича Аллендорфа. Родилась в 1886 году. Окончила Мариинский институт благородных девиц. Преподавала французский, немецкий языки.


Впоследствии возглавляла местную гимназию. В годы революции 1917 года вынуждена была переехать из Нижнего Новгорода в город Нежин (Украина). Там давала частные уроки, посещала образовательные курсы.


Дневник иниститутки опубликовал в своем интернет-журнале некто под ником Олифант. Дневники достались автору случайно от родных Анны (мужа Марины Аллендорф). Все записи были скрупулезно расшифрованы и опубликованы. Также были опубликованы дневники Киры и Марины (родственниц Анны) из рода Аллендорф.


В тексте использованы фото: http://olifant-olifant.livejournal.com, группы ВК «Нижний Новгород. История. Хроника.», сайта geni.com.


Стилистика дневника сохранена, все фрагменты поданы без исправлений.

Хотите создать свой медиа-проект и не зависеть от соцсетей?

Онлайн-курс "Создание медиа-проектов"

от создателя NNStories.ru Татьяны Жаковой!


25 уроков + бонусы, обратная связь

Темы:
Как создать свой сайт
Как выбрать тему своего проекта и написать контент-план
Как создавать контент: тексты, фото, видео
Как вести соцсети
Личный бренд и продвижение

+ Курс "Как брать интервью" в подарок!
Жизнь и будни институток в дореволюционной России
Made on
Tilda