Нижний Новгород в дневниках институтки

Я проснулась в 5 часов утра, окно у нас было открыто и мне ужасно захотелось посидеть у него. Мама, которая тоже проснулась, позволила мне посидеть в одной рубашке у окна! Ах, как было хорошо! Прямо я никогда этого не испытывала. Было ещё совсем не жарко, солнце ещё не взошло, и лёгкий ветерок так приятно освежал меня. Лёгкие розовые и белые облачка неслись по небу. Вдруг, взошло солнце и осветило деревья. Это было так красиво!

И вот я снова сижу у окна. Но это другое окно. Мне горько от этого. Пишу странное и пустое письмо, хочется превратить его в страшный сон, от которого у меня получится проснуться. На последней страничке клякса от слезы, я не успела ее смахнуть.

На сером конверте вывожу привычный завиток буквы «Н». Мой родной Нижний, из которого пришлось бежать с мамой, сестрой и ее детками в чужой для меня город Нежин на северо-востоке Украины. На полке у стола стопка пухлых тетрадей. Мой вечный спутник, мой неизменный собеседник, мой брат, мой друг, мой дневник. Двадцать лет изо дня в день я записываю в него свои радости, горести и печали, двадцать лет делюсь самым сокровенным. Вот и первая тетрадка. Почерк такой смешной.

Как же я старалась выводить буквы, чтоб получалось чисто и прилежно, как у мамы.

Помню, как мы с девочками каждый раз старались вернуться домой по малознакомым улицам. Велика была в нас жажда первооткрывателей. Хохотали, играли в догонялки, отбирали друг у друга платочки, задирали головы, рассматривая завитки и лепнину, находили красивые садики и заглядывали сквозь решетку забора, принюхиваясь к аромату цветов.

В июне в Нижний приходила настоящая жара. Начинали цвести липы. Я очень любила по откосу пройтись к Мининскому садику, а потом сразу домой. На самом откосе мы с сестрой Леной часто садились под деревьями и читали, разговаривали, мечтали о будущем.

А как же чудно было, когда нас с семьей зазвали в сад к Бурмистрову. Как там хорошо! Вот бы там жить. Тенистый сад с разными гротами, беседками, вот там, наверное, никогда не бывает жарко. Одна беседка с видом на Волгу и там должно быть особенно хорошо в разлив. Кроме сада мы осмотрели ещё оранжереи и были поражены чудными цветами. Особенно меня удивили азалии, таких больших я ещё нигде не видала.

А потом в город приходил август. Начинались молебни. В реальном институте и мужской гимназии. Всюду попадаются ученики группами и по одиночке, спешащие в свое учебное заведение. Глядя на них, мне тоже ужасно хотелось скорей начать учиться, так интересно, молебен и первые дни. Ну, а потом надоест, конечно.

В нашем Мариинском обедня начиналась утром, а мы добирались уже ближе к одиннадцати. Приходилось стоять у порога, потом со всеми подходить к кресту. Главная зала украшена зеленью и цветами. Нас институток ставили в первый ряд. Было пение, стихи, потом награды. Девочкам вручали книги.

Вот запись про первый день учебы. На немецком писали диктовку «Орлеанской девы», после должен быть русский, потом танцы, потом география, а уже потом Закон Божий.

Тогда нам задали сочинение «Детство». Как же я страдала, не зная о чем писать. А сейчас бы настрочила огромную тетрадь воспоминаний, но кому от них будет прок. Урывки в памяти сплетаются в целые истории. Отчего-то плохое совсем не помнится, а только светлое и хорошее.

Самое простое и незначительное так сильно врезалось в память, что спустя столько лет стоит там ярким образом. Протяни руку и вот она я, худенькая, несмелая, с тонкими косами и тихой улыбкой любуюсь огнями Покровской церкви. Сегодня тут жгут римские свечи и это очень красиво.

Почти каждую неделю мы ходим в театр. Помню, как я мечтала увидеть постановку «Лес». После обеда пошли за билетами, но касса заперта. На следующее утро опять пошли. Народу масса и мы довольно долго ждали и стояли в хвосте. Достали ложу бельэтаж №12, почти что средняя. Пошли в театр, он был битком набит и все учащиеся.

Как же я тогда хотела быть хорошей милой девочкой, хотела всем нравиться. Хотела, чтоб обо мне думали хорошо, хотела приносить пользу. Но в институте меня не любили. Или мне казалось, что не любили. А так хотелось, чтоб сказали: вот она честная, благородная, не то что другие. Но так никто не говорил. Хотелось получать хорошие отметки. И я очень старалась. Учила уроки, вызывалась отвечать и очень грустила, когда не знала предмет.

Записала разговор с подругой. Лёля Шамонина как-то спросила:

— Твой брат знал гимназистку, которая прошлой весной отравилась?

— Знал.

— А из-за чего она отравилась?

— Кажется, из-за четвертной отметки.

— А!

Я помню, как мы впервые ехали на тройке. Как звенели бубенцы, а снег фыркал и белоснежным конфетти разлетался из-под полозьев. Я наклонялась и украдкой чиркала по снежному насту варежкой, потом подносила ее к лицу и вдыхала холодный, чуть влажный шерстяной аромат.

Как же я любила я эти последние дни перед праздником: все эти приготовления, всю эту таинственность, а главное — радость детей. Днём мы золотили орехи в теперешней нашей столовой, а в 7 часов отправились на Покровку. Погода очень приятная: всего -2 и почти что совсем не ветрено. Были мы в «Кустаре» и накупили разных разностей для детской ёлки. Нюська была в восторге от всех игрушек, и мама купила ей и Васютке по маленькой игрушечной ёлочке.

Рассматривали мы с ней там ещё книжки, и ей страшно понравилась книга «Медведь и пряничный домик», и она выразила желание, что бы ей подарили эту книгу на Рождество. Каково же было её удовольствие, когда мама купила ей эту книгу и тут же ей отдала!! Она страшно была обрадована, а, ложась спать, положила книгу под свою подушку, никак не могла с ней расстаться. На улице всюду страшное движение: все торопятся и делают последние предрождественские покупки. Мы с мамой пошли ещё в цветочный магазин, и мама купила мне чудную розу и две гвоздики: я была страшно рада. Ужасно люблю я цветочные магазины: так приятно видеть массу цветов.

Каждый год я писала в своем дневничке отчет о прожитом, о том, что удалось понять, почувствовать. Смешная, наивная, юная. Разве знала тогда, что меня ждет. Не знала и не загадывала. Жила каждым днем, наслаждалась жизнью в любимом уютном родном городе.

Помню как закончила учебу в Мариинском институте и сама начала преподавать. Спешила узкими улочками со стопкой тетрадок под мышкой, а на встречу бежали уже мои ученики. За ними вслед бежало мое детство.

Так страстно мне хотелось тогда любви, а никто ее не давал. Чем я жила? Моим детским увлечением учителем истории. Потом были еще влюбленности. Но я так боялась показать свои чувства, открыться. За то и поплатилась. Поплатилась вечным одиночеством, которое преследовало меня с детства, а сейчас стало настолько ощутимым и ясным, что тошно жить, больно смотреть на мир, но приходится.

Вторым по значимости чудом тогда для нас стал Художественный Электрический театр (синематограф). Как же он был хорош: прекрасное фойе с красиво сделанным гротом, внутри которого находился аквариум. Представление продолжалось очень долго и мы смогли вернуться домой только к семи вечера.

Как же поживает там наша старая квартирка с видом на Карелинскую фотографию и школу Даниловой? Подъезд со сводчатым потолком и широкой лестницей, в котором так гулко звучало эхо. Маленькое окно над входной дверью, в которое я так любила высматривать первую зелень весной. Ту квартиру я до сих пор зову институтской. Ее близость к Покровке так тогда меня радовала. По правую руку театр, по левую Черный пруд. Летом чудесный парк с озером, а зимой самый любимый каток.

Очень мне нравится ходить из этой квартиры в прогимназию. Выйдешь из дому, и сейчас же встречаешь целую толпу институтцев, да и дальше по Осыпной постоянно встречаются учащиеся. Все торопятся, все спешат, и как-то приятно чувствовать себя заодно со всей этой массой, так как и сама торопишься приняться за дело.

И тогда и сейчас так мне хотелось устроить свою жизнь, но ничего из этого не получалось. Последние мои воспоминания о Нижнем сумбурные и скомканные. Казалось бы те же гулянья, те же посиделки на Волжском откосе, но на душе будто гнет будущих не хороших перемен и странного предчувствия.

Нет больше тетрадей. Есть, вот нашлась последняя. 1918 год на обложке. Мы уже не в Нижнем. Читать? Горько на душе. Но тогда жива еще была мама и была надежда, что все образуется. Что сестра Лена поправится. Все как прежде будет хорошо и ладно.

Нынешняя погода как нельзя больше, подходит к моему настроению, на душе у меня также безрадостно и тоскливо, как и в природе. Шла сегодня по улице и думала: «Неужели есть тут же на улице со мной, счастливые люди, которые чему-нибудь радуются и у которых светло и хорошо на душе?».

Дальше записи урывками:

В Нежине объявили военное положение и жителям запрещено выходить после восьми часов вечера.

Занималась латинским. Удивляюсь я всё-таки на себя: если бы мне кто-нибудь заранее нарисовал ту ужасно грустную картину нашей семейной жизни в настоящее время, я бы, наверное, подумала, что при таких обстоятельствах я не буду в состоянии уже ничем интересоваться, и ничем заниматься, а между тем этого нет: несмотря на ту ужасную тяжесть, которая большей частью камнем лежит у меня на душе, я всё-таки могу отвлекаться

Тревожный день! Ещё утром Поля принесла известие, что на улицах расставлены пулемёты, и что публике запрещено выходить.

На улицах пустота, издали, то и дело, долетают звуки стрельбы, и настроение создаётся какое-то жуткое.

Весной ко мне пришла новая влюбленность. Опять безответная. Как смешно об этом думать в мои 33 года. Но грустить и горевать нет никакой возможности. С утра выискиваем дешевый черный хлеб. Я очень стараюсь отвлечься и бегаю в сад любоваться цветущими деревьями. Вспоминаю прошлогоднюю Пасху. Почему я тогда этого так не ценила.

Записи заканчиваются. Жирная точка. За ней два десятка лет моей жизни. От юной гимназистки до нынешней меня, растерянной и удрученной. Одинокой. С четырьмя племянниками на руках. С неудавшейся любовью. Что мне делать, как жить, у кого спросить совета.

Как сложилась дальнейшая судьба Анны доподлинно не известно. Разные источники говорят о том, что умерла она рано, в возрасте чуть старше сорока лет, так и не побывав замужем. Возможно, и не встретив той великой любви, о которой мечтала. В Нежине Анна осталась одна с четырьмя малолетними племянниками на руках . Последние записи в дневнике – письма брату о смерти матери и сестры.